20.07.2020 Публицистика
Довольно часто для писателей критик воображается этаким злобным монстром, святая цель жизни которого – заляпать грязью бессмертное творение, выковырять из ниоткуда какие-то мелочные придирки и надругаться над светлой авторской идеей. Очень может быть, что традиция этих писательско-критических отношений уходит своими корнями в девятнадцатый век. Ведь те, кто считается непогрешимыми классиками критики – Белинский, Писарев, Добролюбов – привносили в литературные статьи по произведениям столько собственных эмоций, что попросту забывали о самом тексте. И довольно часто критиковали авторов за несоответствие политическим течениям, новомодным идеям – словом, собственным идеалам. Эту тенденцию критика современная благополучно протащила сквозь века, и сейчас ещё можно встретить рецензии, в которых эмоции плещут через край, а все претензии сводятся к «да я-то думаю иначе, потому книгу надо сжечь».
«Но разве так не должно быть?» – спросит читатель. Ведь в самом определении рецензии указано, что пишется она с выражением личного мнения. Беда только в том, что это личное мнение затмевает анализ текста (или вообще уводит от текста), часто не подтверждается цитатами – и вместо разбора произведения мы имеем подобие читательского отзыва, этакое развернутое «мне понравилось/не понравилось».
Часто разбор текста еще и переходит в разбор личности автора – и вот мы уже имеем, например, негативную критику на «Старуху Изергиль» Горького, только потому, что Горький – «провластный, советский автор». И невдомёк ругающему писателя критику, что «Старуха Изергиль» написана, мягко скажем, не в период советского творчества писателя, что относится она к романтическому периоду этого творчества… и наконец, когда бы и кем она ни была написана – разве это умаляет литературную ценность произведения? Конечно, совсем забывать о личности автора нельзя – но лишь в том ключе, в котором обращение к этой личности помогает понять замысел произведения, его историю, то есть в связи с самим текстом.
Другая проблема – подмена анализа текста анализом его социологического аспекта, его идей. И здесь мы имеем, например, чрезмерно расхваленную современными критиками книгу «Зулейха открывает глаза». Ведь в ней – о радость! – описываются ужасы советских лагерей (да, это еще не всем набило оскомину), исподволь воспеваются либеральные ценности, ну и речь о свободе женщин, конечно! Но выходит так, что в попытке запихнуть вышедшую книгу в рамки «либеральной литературы», восхвалить её за то, что критикам-социологам бросается в глаза прежде всего – все опять забывают о тексте. В котором открытие глаз героини – разве что физиологический процесс, потому что в метафорическом плане к ней это применить невозможно: никаких особенных прозрений в тексте не происходит. Зато в романе есть куча неточностей, типа внезапного кладбища посередь густого леса (да, конечно, так и хоронили, ага). Или прекрасные обороты типа: «Он обнажает в улыбке прокуренные, хороводом пляшущие во рту зубы» (немножко лангольер, наверное). Но кому нужно анализировать текст с точки зрения исторической достоверности или хотя бы – удобоваримости стиля? Ведь в нём есть прекраснейшие современные посылы: «Зулейха стоит перед огромной, во всю стену, картой, по которой распласталось гигантское алое пятно, похожее на беременного слизня, – Советский Союз».
Опять же, вне исторического контекста и социального посыла автора анализировать произведение не получится. Но зачем подменять разносторонний и основательный анализ выпячиванием одной стороны этого текста? Часто – потому что имеет место этакая литературная манипуляция: критику нужно во что бы то ни стало расхвалить текст для читателей (или, наоборот, «закопать» текст для читателей) – и вот он уже пускается в пространные идеологические рассуждения вместо того, чтобы остановиться и взглянуть на сам материал.
Наконец, есть и третья проблема – когда смысл, вложенный автором в книгу, подменяется измышлениями критика. Критик в таком случае разбирает что-то, что написал уже он, в своей голове, при этом часто забывает и о времени написания книги, и о ее направленности, и о личности автора – им владеет желание выказать какие-то свои идеи, часто вообще не имеющие отношения к произведению. То есть, произведение становится только предлогом трансляции вовне очередной дозы «гениальности» критика. В тяжелой форме этот синдром можно наблюдать у Д. Быкова, который вообще, кажется, не дает себе труда читать разбираемые тексты и частенько попросту перевирает цитаты (например, в одной из своих критических статей он «переписал» сцену смерти Аксиньи из «Тихого Дона»). Зато дает себе труд додумывать, что двигало автором в том или ином случае, даже как рождался замысел романа: «Это очень простой и наивный сюжетный ход — показать метания героя из стана в стан («блукания», как говорят на Дону) на фоне метаний его между двумя возлюбленными; вот когда Шолохову явился этот предельно лобовой, конструктивистски-наглядный ход — он и взялся за книгу» (разумеется, господин критик лучше автора знает, что послужило импульсом для написания произведения). Или вот, о «влюблённости» Гончарова в обломовщину: «Так Достоевский разоблачает Раскольникова — но едва не влюбляется в него да и в его теорию. Перевоплощение даром не проходит. Взявшись же искоренять свой собственный невроз — лень, бездеятельность, страх перед жизнью, — Гончаров кончил тем, что этот невроз полюбил, что оправдал и превознёс его. Потому что антагонист главного героя — Штольц — решительно ничем не лучше». В этом пассаже ужасно с точки зрения литературоведения буквально всё: обобщенность высказывания, непонятная категоричность… и ни единого подтверждения – ну, где ж там автор влюблён в Раскольникова? Не в того, который пришел к раскаянию, а в того самого гордеца с теорией наперевес – где именно проявляется влюбленность в тексте? Где показано, как Гончаров (крайне самоироничный и отчаянно в романе подтрунивающий в том числе и над своей ленью) именно вот любит лень и бездеятельность? Притом, что именно лень и убивает персонажа Обломова?
Это – образчик современной критики, которая прямо-таки отпочковалась от идей «неистового Виссариона», всосала в себе всё худшее, что было в критике советской («Не читал, но осуждаю») и благополучно вышла на новый виток. Основанная на идеологии и ковыряниях в биографии автора, сдобренная ничем не подкрепленными мыслями и идеями – именно такая критика оказалась неожиданно жизнеспособной. Отчасти – из-за «хайповости», завернутости в красивую обложку и доступности для читателя, который так любит фаст-фуд. Облекаясь в умные словечки, такая критика прямо-таки вопит: эй, гляньте, какая я тут элитарная, какая я новая, какой у меня нетипичный взгляд на текст! Отчасти распространенность такой критики связана с лёгкостью её написания. Ибо такая вот эмоциональная критика, насквозь пропитанная субъективностью, по сути, не требует от автора квалификации, не требует даже минимальных доказательств идей, которыми автор бросается. С одной стороне, при таком раскладе любой человек, не имеющий малейшей компетенции, может возомнить себя критиком и выдавать свои, временами полуграмотные и нелепые измышления за литературно-критические произведения. С другой стороны, тот, кто называет себя критиком, оказывается при этом в заведомо выигрышном положении и может нести какую угодно чушь об авторе или произведении – в любом направлении.
Наверное, можно уже заметить основную проблему критики, о которой мы сказали выше не менее трёх раз: слишком часто в современных литкритических статьях отсутствует опора на текст произведения. А ведь настоящая критика просто обязана быть текстоцентричной. Произведение – материал, с которым имеет дело литературный критик, а исторический контекст и личность автора – не более чем бонусы к этому материалу. «Текст – над всем» – вот что должно быть заветом настоящего профессионала, и любое мнение по поводу содержания или формы произведения должно подтверждаться выдержками из самого произведения. Это сужает возможности критики? Возможно: текст ограничивает, не дает критику размахнуться как следует или ускакать в закат на любимом коньке субъективизма. Может быть, даже это делает критику скучнее, сближает с литературным анализом текста…
Но зато такой подход возвращает критике ту часть объективности, которую она утратила еще во времена Белинского и Добролюбова. Кажется, мы так свыклись с тем, что цель критика – высказать что-то свое, наболевшее, «над» произведением, что забыли о довольно важной функции критики. О функции исследования авторского замысла, всестороннего рассмотрения произведения и наконец – определения художественной ценности текста. Конечно, и в случае с художественной ценностью, и в случае с замыслом открывается огромное поле для дискуссий. Но ведь это как раз обеспечивает разные точки зрения на текст – подкрепленные при этом самим текстом! И критик из этакого литературного разбойника с большой дороги – желающего поживиться кровушкой невинного автора – превращается в «санитара леса» для литературы. Более того – становится помощником еще и для читателей, которые при чтении критики смогут рассмотреть какие-то новые грани в произведении, лучше понять его исторический контекст, связать сам текст с другими произведениями и т. д.
Несколько слов требуется сказать и о всесторонности критики – потому что именно разносторонних исследований так мучительно не хватает в современном литературном процессе. Как мы уже упоминали, очень часто авторы отмечают в произведении или в авторе лишь понравившиеся / не понравившиеся им детали (социальную позицию, логику произведения, поведение персонажей) – благополучно забывая обо всём остальном. А ведь очень важно увидеть именно цельный анализ текста – и с точки зрения жанра, и с точки зрения стилистики, исторической достоверности, художественных качеств. Конечно, объять необъятное невозможно. Но привнести немного разноплановости в собственные критические статьи иногда не помешает.
Итак, какой же должна быть адекватная литературная критика? Позитивной или негативной? Объективной или эмоциональной? Прежде всего – текстоцентричной. Опора на текст, подтверждение цитатами приносит в критику объективность, которая тоже совершенно необходима при анализе текста. Эмоции приветствуются – но мнение критика не должно затмевать рациональную часть, рассмотрение самого произведения. Поскольку действительно качественный взгляд на текст может быть лишь компетентным – критика должна быть грамотной. И желательно разноплановой – чтобы читатель смог увидеть общую картину произведения.
И здесь читатель может фыркнуть: мол, ну вот, посмотрите только, у нас тут модель «сферически идеальной критики в вакууме». Давайте засунем ее в Палату Мер и Весов и забудем – всё равно об идеалах можно только мечтать! Только вот таких статей – отвечающих перечисленным критериям – достаточно много и в современном литературоведении. Они разноплановы, с опорой на текст и с серьезным, вдумчивым анализом, они достаточно объективны… они никуда и не уходили. Просто по каким-то печальным причинам и в литературных кулуарах, и среди широкой публики, всё так и правят бал «неистовые Виссарионы» со своими надуманными претензиями, шкалящими эмоциями и неизменным замахом на роль пророка литературы.
Моду изменить можно вряд ли. Но перед написанием очередной статьи или рецензии можно задать себе вопрос: «Так какой будет моя критика этого произведения?» И следовать не моде, но разумным критериям.
Елена КИСЕЛЬ, кандидат филологических наук, член Союза писателей Беларуси
Больше новостей читайте в нашем телеграм-канале Союз писателей Беларуси